Ита Гайне - Страница 14

Она, казалось, забыла зачем пришла и, рассевшись широко на табурете, чтобы удобно было кормить, переменила грудь. В комнату никто не приходил и не мешал. Гитель, которой наскучило сидеть здесь и трудно было держать двух детей, решилась, наконец, поторопить Иту.

— Я здесь не оставлю своего ребенка, — решительно выговорила Гайне, — лучше сразу убить его. Поищем другой женщины. Не может быть, чтобы везде было так, как здесь. При том же у этой Шейны имеется ведь один ребенок, куда же ей взять еще другого.

— Вам кажется, что вы барыня, — засмеялась Гитель. — Здесь почти все берут по два, по три ребенка на выкорм, и детям нигде не лучше, чем здесь; я это отлично знаю. Мне ведь не первый раз отдавать. Сначала я также рассуждала, как вы, но, теперь, когда разузнала правду и привыкла к ней, то молчу и не думаю об этом. Ничего ведь не поделаешь. Даже то, что вы видите, не самое худшее; довольно я насмотрелась. Правда, есть женщины другие, но и у них только чуточку лучше и чище.

— Никогда я к этому не привыкну! — расстроенно возразила Гайне, положив из предосторожности заснувшего ребенка на полу на подушке, — и если бы люди видели то, что я увидела здесь, то этого зла не существовало бы больше.

— Если верите, можете обманывать себя, а я людей знаю, и худших собак — равнодушных и злых — я не видела, хотя и сама не ангел, и у них же выучилась жить так, будто у меня вырезали сердце.

Ита оделась, и обе, притворив за собой дверь, вышли. Стоявшая у ворот девушка даже не переменила своей позы и все глядела вдаль, стоя против широкой, длинной, как бы бесконечной улицы. Она не повернула головы, когда обе женщины прошли мимо нее и оставалась неподвижной, как статуя задумчивости, как символ, олицетворявший собой тоску, отчаяние, порыв к тому широкому и бесконечному простору, где вдали небо и земля и воздух слились в то неведомое и таинственное, что так манит к себе связанного человека.

Время двигалось, и Гитель все чаще торопила Иту. Теперь они входили в какой-то двор, узкий, как тоннель, и такой же темный. Навстречу, — так что Ите и Гитель пришлось посторониться, — шел старик, нахлобучив шапку на глаза, и подмышкой держал гробик. За ним передвигалась женщина, и две старухи поддерживали ее с боков. Сзади из вежливости и любопытства, группу эту сопровождали несколько женщин и о чем-то тихо беседовали.

За ними, в почтительном расстоянии, теснились мальчишки и девочки со двора, грязные и оборванные. Старик с гробиком под мышкой, точно с книгой, шел торопливо, почти не сгибая колен, а лицо его было спокойное и равнодушное. То же равнодушие и спокойствие лежало на лицах участников, и ниоткуда не раздавалось ни вздоха, ни крика. Ясно было, что совершается нужная кому-то церемония, без которой нельзя было избавиться от мертвого ребенка, и только нехорошо в ней было то, что она отнимала внимание и время от других дел. Когда старик и женщина со старухами прошли, Гитель обратилась к одной женщине с вопросом, кого хоронят.

— Мальчик тут один умер, — равнодушно ответила она, — зима тяжелая и выкормки не выдерживают. До пятого месяца дотащили его. И то, слава Богу. Они ведь гораздо раньше умирают.

— Чей это ребенок? — спросила Ита.

— Разве вы не видели матери? Ее старухи вели. Она кормилица в бедном доме и только прикидывается убитой горем, — стыдно ведь ничего не показать. Сама же вот как довольна.

Женщина быстро и красноречиво провела по горлу рукой — так именно, по ее мнению, эта кормилица была довольна смертью ребенка — и прибавила:

— Вероятно, теперь в душе жалеет, что это раньше не случилось. Не платила бы за него столько месяцев и имела бы больше денег.

— Понимаю, — подмигнула Гитель, — это старая история. Теперь же сезон смерти. Сколько она платила за ребенка?

— Какой сезон! — вмешалась другая женщина. — Сезон бывает весной. Весной приходите сюда, так у вас волосы на голове станут. Даже воздух тогда портится от мертвых детей, так их много бывает. В особенности умирают выкормки. И наших мы с трудом оберегаем, но те падают, как мухи. Право, здесь нисколько не трудно палачом сделаться.

— Перестаньте рассказывать об этом! — с ужасом взмолилась Ита. — Кровь стынет в жилах. Пойдем, Гитель.

И она двинулась, а Гитель сказала:

— Где тут Мирель живет?

— Мирель? — переспросила первая. — Но это у нее и умер ребенок, которого только что вынесли. Вы хотите ей отдать ребенка? Она хорошая женщина. Идите дальше — пятая дверь направо.

Указывая рукой, женщина проводила их до квартиры Мирель и пошла к себе. Гитель и Ита зашли в очень низенькую комнату, в которой нельзя было держаться прямо. Пол в ней был земляной, покрытый рогожей, и пахло от него дурным запахом глины и нечистот. За столом сидела женщина и пила чай. Двое детей играли в ямки, которые тут же подле дверей и вырыли.

При виде двух незнакомых женщин с детьми на руках, пившая чай, не выпуская из рук блюдечка, вместо приветствия, сказала:

— Видели вы такое несчастье? В первый раз случается, чтобы у меня ребенок умер. В первый раз, — как я чай пью. Теперь же сижу и думаю — почему он умер? Ведь я его лучше родного любила. Детей у меня нет, — вот эти, что видите, сестры моей, а муж мой чернорабочий. Я, не как другие, у которых есть дети, и которые сами работают. Я живу хозяйкой, скромно, тихо, всегда вскармливаю двух детей и смотрю за ними, как за глазами.

— Отчего же все-таки он умер? — с улыбкой спросила Гитель, знавшая наизусть подобного рода самовосхваления.

— Почему он умер? Сядьте, вам трудно стоять. Почему же другой у меня не умер? Вы задаете странные вопросы. Какая мне выгода от его смерти? Пусть бы жил. Возьму же я другого, какая тут для меня разница?